Мам, я в плену, но ты не плачь.
Заштопали, теперь как новый.
Меня лечил донецкий врач -
уставший, строгий и суровый.
Лечил меня. Ты слышишь, мам:
я бил по городу из «Градов»,
И пол-больницы просто в хлам,
но он меня лечил: «Так надо».
Мам, я – чудовище, прости.
В потоках лжи мы заблудились.
Всю жизнь мне этот крест нести.
Теперь мои глаза открылись.
Нас провезли по тем местам,
куда снаряды угодили.
А мы не верили глазам:
что мы с Донбассом натворили!
В больницах раненых полно.
Здесь каждый Киев проклинает.
Отец, белей чем полотно,
ребёнка мёртвого качает.
Мать, я – чудовище, палач.
И нет здесь, мама, террористов.
Здесь только стон людской и плач,
а мы для них страшней фашистов.
Нас, мам, послали на убой,
не жалко было нас комбату.
Мне ополченец крикнул: «Стой!
Ложись, сопляк!», — и дальше матом.
Он не хотел в меня стрелять.
Он — Человек, а я — убийца.
Из боя вынес! Слышишь, мать,
меня, Донбасса кровопийцу!
Мам, я в плену, но ты не плачь.
Заштопали, теперь как новый.
Меня лечил донецкий врач -
уставший, строгий и суровый.
Он выполнял врачебный долг,
а я же, от стыда сгорая,
Впервые сам подумать смог:
кому нужна война такая?
